Сто часов в аду. История чеченца, которого даже пытки не сделали боевиком

В Ингушетии начался суд над Назиром Гулиевым и Илезом Нальгиевым — милицейскими начальниками, которых обвиняют в бесчеловечных пытках задержанных. Это первый процесс, посвященный беде, о которой все давно знали. Погоня за «палочными» показателями и безнаказанность превращают полицию и спецслужбы в банду маньяков-садистов, толкают молодежь «в лес».

«РР» публикует шокирующее свидетельство о внутренней механике российской пыточной системы. Оно появилось благодаря потрясающему мужеству Зелимхана Читигова, молодого чеченского парня, выжившего в застенках и давшего показания против палачей. Его интервью комментируют глава Ингушетии Юнус-Бек Евкуров, правозащитник Игорь Каляпин и психолог Сергей Ениколопов.

Шура Буртин, «Русский Репортер»

Я познакомился с Зелимом Читиговым после того, как он выписался из Боткинской больницы. Тихий парень, по-вайнахски вежливый со старшими. Записывая интервью, я все вглядывался в него — и не мог представить, что этот вот паренек вынес такое.

«Да мы сами не понимаем, — говорили мне правозащитники, которые его вывезли, — Патологическая честность…» Зелим уже ходил, хотя чуть-чуть скованно. В Боткинской его хорошо лечили — туда он приехал в инвалидной коляске, а перед этим четыре месяца пластом пролежал в больницах Назрани и Грозного — после пяти дней нечеловеческих пыток.

Зелим с мамой и детьми через полгода после пыток

Прелюдия. Карабулакское ГОВД

— Я в Чечне сам один живу, с женой — и два ребенка у меня тогда было. И жена в положении была — в больницу скоро идти. И за двумя сынами смотреть некому было — я на стройке работал. А мать у меня в беженском лагере живет, в Ингушетии. В Чечне дом у нас разрушен, мы с женой только две комнаты восстановили – там жили. Я решил: жене с тремя детьми после родов одной не справиться, поедем к матери, поживем у нее первое время. Приехали – я сразу на птицефабрику работать устроился.

И один раз, в феврале, вечером, после восьми, я стоял на остановке. В Карабулаке, рядом с ГУВД остановка. Там быстро темнеет. Маршруток не было — и попутная останавливается, черная, 114-я: «Куда едешь?»

— До заправки довезете? — там рядом с беженским лагерем находится заправка.

— Давай, садись.

Сзади один парень вылез, меня пустил. У меня зрение не очень хорошее, — я не заметил, как они одеты, не присматривался — просто ребята подвезут. Сел в машину, посередке. И начали разворачиваться сразу, на месте. Я говорю: «Вы не к заправке едете?» Они грязные слова сказали: «Не рыпайся, приехал ты, куда надо». Я посмотрел по сторонам — они оба с автоматами сидят между ног, в черной форме. Подъехали сразу к ГОВД, остановились — и сразу навстречу замначальника ГОВД, Нальгиев Илез. Это я сейчас его знаю, тогда я не знал.

— Ты кто? — говорит.

Я объяснил: так и так, в Промжилбазе живу — беженский лагерь так называется…

Зашли в отдел. Меня не проверили, документов не спрашивали, только телефон забрали. Второй этаж, какая-то комната, сели.

— Ты — мусульманин?

— Да, говорю, мусульманин.

— Ты — мой брат?

— Все мы братья, — я говорю.

— Сделай для меня одно дело.

Я думаю: сейчас, сто процентов, попросит на кого-то настучать. А я никого не знаю.

— Помоги мне, — говорит, — очистить эту республику.

А в Грозном часто были субботники. Я думал, он говорит, город почистить — но, думаю, причем тут милиция?..

— Как почистить?

— От русских военных, убивать их. От харама — взрывать спиртные магазины, кафе, где девочки есть… Мы же мусульмане, это харам!

А я недавно, за неделю, видел по телевизору нового начальника ГОВД. Он говорил: «Перестаньте, не делайте этого! Если вы думаете, что беспредел не остановят, вы ошибаетесь. Я лично…» Я еще подумал: вот, хорошо, нормальный человек выступает, говорит, что беспорядок надо остановить. Я говорю: «Ваш же начальник говорил… Как вы можете мне такое предлагать? Если я ему расскажу?»

— Начальник? Идем со мной.

Мы вышли в коридор, зашли в другую комнату. Там сидит этот самый начальник, Назир Гулиев.

— Кто это? – спрашивает.

— Он — наш брат, мусульманин.

Посадили меня на стул, такой красивый кабинет, мы сидим. Я говорю: «Вы знаете, что он мне предлагал?»

Он сидит, слушает, улыбается, потом говорит: «Слушай, как есть, нельзя же по телевизору говорить.» Я вообще удивился! Милиционер мне такое говорит! Я не думал, что такие вещи возможны вообще. Я же одиннадцать классов кончил, женился, на стройку иду — обратно прихожу. Ничего я не знал.

Потом две пачки по пять тысяч и пистолет передо мной положили: «Вот тебе оружие, деньги. Короче, помочь ты должен. Скажи, какую машину – мы тебе машину сделаем, проблем нет…» Я говорю: «Я машину водить не умею, в жизни в руках оружие не держал.» Объясняю им: я на стройке работал, у меня дети, мне до этого вообще дела нету…

— Еще три-четыре парня возьми с собой. Друзья же есть у тебя? Мы им тоже оружия дадим. Какое хотите?..

— Я не разбираюсь в оружии вообще.

— Мы тебе удостоверение сделаем…

Часа два они меня уговаривали. «Ну ладно, если не хочешь, — говорит, — Что поделаешь…»

В другую комнату завели, отпечатки сделали. Всех родственников со стороны отца, матери полностью записали — «Давай, иди…»

По сообщениям ингушской прессы, Назир Гулиев, старший лейтенант милиции, а в недавнем прошлом электросварщик, был назначен начальником Карабулакского ГОВД в декабре 2009. Своим стремительным карьерным ростом он, очевидно, был обязан родственным связям: Гулиев приходится шурином Увайсу Евкурову — брату и начальнику службы безопасности главы республики.

При назначении на должность он публично поклялся президенту, что через год в Карабулаке не будет ни одного «вахаббиста». После этого, буквально за полгода Назир Гулиев организовал в Карабулаке невиданный беспредел. По словам подчиненных, Гулиев приказал им хватать всех молодых людей, кто появится на улице после 20.00, и бить. На их возражения начальник отвечал, что выполняет волю Евкурова: «он мне сказал», «он разрешил». ГОВД превратилось в пыточный конвейер.

По другим направлениям работы Гулиев тоже времени не терял. Как позже показали его подчиненные: все предприниматели, магазины, парикмахерские, торговые точки на местном рынке были обложены данью, которую обязаны были выбивать милиционеры. Точки, хозяева которых отказывались платить, сгорали, а сами хозяева дожидались, когда их выкупят в «обезъяннике». По приказу начальника, милиционеры угоняли автомобили и цистерны с горючим, грабили винные магазины и торговали оружием. Короче, это была не тихая коррупция, а рэкет в стиле начала девяностых. Недовольных Гулиев без формальностей увольнял — за короткий срок из ГОВД выгнали 17 человек.

Очевидно, Гулиев ощущал себя совершенно безнаказанным — он задерживал и сажал в «обезъянник» прикомандированных милицейских дознавателей, сотрудников ФСБ и даже федерального судью (за что последний отсудил у государства 1 миллион рублей). На начальника ГОВД было совершено покушение — он не пострадал, зато погибли два милиционера.

Я об этом думал — как зомби, ходил несколько дней. Никак не укладывалось. К двоюродным братьям поехал в гости, говорю: «Вам как это кажется? Нормально это?» Они смеются: «Ты чё нам не сказал? Машину, деньги — мы бы вместе!..» Как бы в шутку это приняли, внимания не обратили. Ну я тоже выбросил это из головы. А потом чувствую – что-то произойдет, просто так не может остаться. Но матери не сказал, не хотел дома панику поднимать из-за пустяка. Я же ничего не сделал — поэтому был как-то спокоен.

А перед тем у нас сделали теракт у ГОВД — и через некоторое время с нашей Промжилбазы увезли двоих парней. Мне мать сказала, что один признался. Я говорю: «Вот дома сидел бы, беспредел не делал – все нормально было бы. Хорошо, что его нашли…»

А 26-го апреля мне на работу позвонила жена: «К нам домой приходили.» Я удивился — сразу поехал домой, взял паспорт, пошел в ГОВД. Там встретил знакомого — он в Промжилбазе участковым был. У меня хорошие с ним отношения, дружеские.

— Аслан, к нам приходили. Что там?

Он несколько раз позвонил кому-то: «Проверь фамилию…»

— Нету тебя, не волнуйся.

— Но приходили же…

— Ну какая-то ошибка. Может, кого-то забрали, профилактика…

— Так меня же спрашивали…

— Ну ладно тогда, завтра в 9 часов приходи – мы посмотрим.

Первый день. Центр «Э»

Хорошо, я абсолютно спокойно пошел домой, как обычно, покушал, лег спать. А утром, в семь часов – врываются. Я стоял на молитве — вломились человек тридцать, в масках. Полны оружия, черная униформа. Мать выскочила – никакого удостоверения, ничего не говорят. Просто схватили меня, вывели, посадили в «приору». Один справа сел, другой слева – мне на руки сели. Куртку на голову сзади надели и между сиденьями голову положили. Машина как тронулась – по башке начали рукояткой пистолета бить. Ничего не говорят – по башке бьют, по спине…

Куда-то приехали, сразу надели на голову пакет, на уровне глаз заклеили скотчем и руки сзади скотчем замотали. Куда-то завели. «Ложись на живот!» Я лег – начали бить. Ничего не говорят – бьют, бьют, бьют, бьют. Там человек семь-восемь было. Потом пакет на нос опустился, дышать стало нечем я говорю: «Пакет, пожалуйста, поднимите…» Кто-то его опустил на шею и начал душить. Я дергался-дергался, уже перестал, почти отключался – отпустили. Чуть-чуть дышать стал – посадили меня, начали какие-то фамилии называть. «Знаешь такого-то? — Не знаю.» Максимум минуты две, потом сказали: «Мы сейчас детектор лжи принесем, посмотрим, ты правду говоришь или нет.» Я вообще обрадовался! Я же не понимаю, зачем меня забрали, кто забрал, где я нахожусь. Думаю, сейчас узнают, что я не виноват, и отпустят.

Сняли обувь, носки – и на большие два пальца провода подсоединили. Какую-то фамилию назвали – я не знаю. Еще назвали – не знаю. Уже третий раз назвали фамилию – что-то странное ощущение в ногах, чуть-чуть дрожит. Я удивился, не понял сперва. «А детектор лжи говорит, что ты врешь! Где оружие?» Я говорю: «Не знаю, я в жизни в руках не держал…» — опять стало чуть дрожать, посильнее. Я удивился: я же знаю, что в жизни оружия не имел. Я говорю: «Он неправильно работает!»

Они ничего не говорят, а меня полностью, до пупка трясет — ну уже я понимаю, что это ток. И начали: что-то говорят – бьют током. Опять, опять — я валяюсь. Потом я порвал провода, кажется, — перестали. Положили на живот, на спину сели три человека – и начали ноги назад выворачивать. Потом опять стали ногами пинать, пинать.

— Они русские или ингуши?

— Чистые ингуши они были, чистые ингуши! А когда они били, говорили: «Мы — русские! Мы — русские!»

— Зачем?

— Не знаю. Просто бьют и кричат: «Мы — русские!»

Потом бросили в другую комнату, максимум метр на метр — сижу и ровные ноги нельзя вытянуть. Минут пять, наверно, я там сидел — все время слышал: кто-то кричит, плачет, недалеко. Когда меня мучили, я тоже кричал – я же человек. Потом куда-то завели, пакет мне чуть-чуть подняли. Вижу: парень, весь тоже в крови, лицо избитое. Пригляделся – это тот парень из Промжилбазы, которого забрали. Ему говорят:

— Он с вами был?

— Он…

— Провода он подсоединял?

— Да…

На все вопросы он «да» отвечал. Я ему говорю: «Если ты чего-то сделал, это твои проблемы. Я тебя видел, но я тебя не знаю. Скажи правду!» Меня бьют – ему ничего.

Другого завели парня — тоже избитый, но не так сильно.

— Знаешь его?

— Нет, не знаю. (Я его первый раз в жизни вижу.)

— А он тебя знает. Знаешь его?

— Да, я его знаю, — говорит.

— Кнопку он нажимал?

— Да…

То же самое: «Да, да, да…» Я говорю: «Ты меня знаешь? Назови мою фамилию, имя?». А он не может. «Видите!» — говорю. Я все равно пытаюсь им объяснить, что я невиновный. Я тогда думал, что они не знают. Они его вывели, меня бить начали. Потом его завели – у него кровь по лицу течет. «Это Зелимхан, я забыл просто…», — говорит. Я его ругаю: «За себя отвечай, зачем меня впутываешь?»

Его увели, мне штаны сняли, наручники на руки и на ноги надели, завязали провода. Тело водой поливают и током бьют.

— Это тяжело вынести?

— Я даже не знаю, что вам ответить. Это просто невыносимо. Я что угодно сказал бы – но просто я не мог неправду говорить. Потом, на второй день я понял, что они хотят на меня этот теракт повесить. Но не мог я сказать. Ну солгу, скажу, что это я. У меня же два сына, жена, братья есть – как я домой пойду? Там же люди погибли, мы их кровниками будем. Как я жене в глаза посмотрю? Какой я мужчина вообще? Меня отец всю жизнь учил: «Чужое не трогай, неправду, хоть умрешь, не говори. И никогда задний ход не давай – лучше убьют.» Всю жизнь я так рос – ну не мог я сказать то, что я не сделал!

Адам Хамхоев

Они воду наливают — бьют током. Один говорит: «Зачем ты ингушских милиционеров убиваешь? Иди лучше осетинцев взорви!» Я говорю: «Не я их создал — не я их души забираю. И ингуши люди, и осетины люди — зачем я должен кого-то убивать?» Потом зашел один, похожий на Карлсона, странный такой. «Не признается? — говорит, — Я сейчас ему тазик принесу, воду нальем, туда посадим — сразу скажет.» Но, к счастью, не пришел он.

Обратно меня в ту комнатку бросили. А у меня в кармане телефон был — когда взяли, они меня вообще не проверили. Если думали, я боевик, — может у меня оружие? А у меня паспорт, медицинское, пенсионное, страховка, ксерокопия паспорта отца – все было в куртке. И телефон в кармане джинсов. И сначала руки были сильно привязаны сзади, а когда я валялся, чуть-чуть скотч ослаб. Я дотянулся, из джинсов телефон достал, набрал номер матери. К уху поднести не мог, громкую связь поставил, говорю: «Ма, я не знаю, где и что со мной, меня пытали. Делай, что можешь, скажи всем родственникам…» Услышал шаги – быстро отключил. Если бы они увидели – мне еще хуже было бы. В карман положил — но далеко не смог сунуть. Сразу меня обратно забрали, начали опять током бить — и когда я там на полу валялся, выпал телефон. Ставят к стенке, ноги раздвигают – между ног бьют, по ногам дубинками. Потом положили на спину — по пяткам палкой бьют.

— Это было в тот же день?

— Да, я тогда еще ходить мог. Меня один раз в туалет водили. Я в сторону посмотрел — а эти парни, которых мне показывали, сидят, курят, кушают. И который меня ведет, говорит: «Видишь? Скажи, что тебе говорят, — будешь чай с печеньем пить…»

Под вечер еще одного парня привели, чеченца — все то же: «Да, да, он, он…» Как его увели – мне в рот провода засунули, пустили ток. После этого я вообще… У меня губа была оторвана и челюсть повреждена. Ухо и сейчас не слышит — перепонка порвана, ухо пропало. Я уже нормально не мог ни стоять, ни ходить, даже на руки не мог приподняться.

Потом пришли из МВД Чечни, дядьки такие пузатые, с портфелями. Один парень там более-менее был. Он меня поднял, посадил, руку мне на плечо положил – у меня тело все от тока дрожало. Потом пришел другой. Я ему начал объяснять — он ноль внимания.

— Ты какого тейпа?

— Нижлой.

— Убейте его, — и уходят. Мне вообще обидно стало! Он — чеченец! Я не говорю ему: «спаси меня». Но он же сотрудник правоохранительных органов! Он же должен искать виновных! Нет чтобы сказать: «виновен — убейте». Просто «убейте» – и ушли…

И тут заходит замначальника ГОВД Нальгиев. «Ой, ты что здесь делаешь?! Это же мой друг! Что вы с ним делаете?» Я был без пакета, но все были в масках, кроме него. Я ему объясняю. Он мне предлагал оружие — но все равно я рад, потому что он милиционер. Я думал, он разберется, – он же знает, что я вообще к этим вещам никакого отношения не имею. «Оо, тебя забрали по ошибке, извини, ошиблись. Уже давно должны были отпустить…» Дал белую бумагу, ручку: «Пиши на имя начальника ГОВД Карабулака, что тебя задержали во столько-то и отпустити через два часа.» Ну я обрадовался! Написал, как он сказал. Говорит: «Я сейчас листок отнесу, приду — тебя домой отвезу.» Он ушел – меня опять утащили, начали бить. Потом пакет одели на голову, забросили в маленькую комнату. Видимо, была ночь – часов пять-шесть не трогали.

Второй день. Центр «Э»

На второй день – опять то же самое: током бьют, ногами. Распяли — там решетки были на стене, наручниками подвесили. Дубинками, бутылкой с водой, между ног, по почкам. В середине дня все ушли и зашел замначальника. Пакет мне поднял и говорит: «Ты знаешь, что наделал?..»

Я тогда уже плохо говорил. Говорю: «Ты вчера бумагу взял, ушел…»

— Ты знаешь, что ты сделал? Ты моего брата убил!

— Я никого не убивал, — говорю.

Начал кричать, избивать: «Скажи, что ты это сделал!» Я удивился: только что говорил, что я его брата убил, а теперь «Скажи, что ты!» Значит он знает, что я невиновен.

Потом в рот пистолет засунул:

— Ты что, думаешь, я тебя сейчас убью и все? Я сейчас пойду твоих детей убью!..

— Давай, — я говорю, — убивай. Ты герой же…

Ну избил, кричал про жену, про мать — всех грязными словами, плевал — все, что мог, делал. Ушел. Меня опять стали бить, пытать. Сначала они на ногах ногти – кроме больших двух пальцев — плоскогубцами все оторвали. На руках тоже хотели оторвать, но не получилось, ногти отрезанные были – они начали кожу плоскогубцами выкручивать. Рот открывали — я пытался закрыть — палкой открывали, зубы наждачкой терли. В рот гранату засовывали. На телефоне показывают тело с отрубленной головой, подвешено на крючке, без рук, без ног, весь истерзанный. «Вот, — говорят, — два часа назад он здесь был. Не скажешь, что ты это сделал, — то же самое с тобой будет.» Нож приставляли: «Сейчас, как барана, зарежем…» Затвор передергивали: «Молись…» Они много чего делали грязного, нехорошего, подробнее не могу сказать. Потом, видимо, вечер был – забросили в ту комнатку.

Третий день. Центр «Э»

Ну, я уже на третий день не хожу, нормально не говорю, даже на руки я не поднимаюсь. Как пенек сделался. Просто кричу сижу — что я сделаю? Мне нечего делать, кроме терпеть. Убьют — наслаждение, чтобы это мучение прекратилось. Они и не убивают, и не отпускают. Ну, третий день тоже избивали — но не так сильно.

— Они давали тебе пить, есть?

— Нет, и речи не было. Потом между третьим и четвертым днем, ночью пришел один русский, говорит: «Я не знаю, ты больной или…» – грязное слово сказал. «Я тебя не понимаю. Что ты за существо? Здесь через два дня или брали на себя или умирали…» Я лежу на полу. «Ну чего тебе? У тебя же дети, пожалей семью. Ну скажи, что ты это сделал. Ты нас тоже пойми – семью кормить же надо. Возьми на себя, а мы тебе за чистосердечное признание – годика два-три отсидишь – выйдешь. Новую жизнь начнешь…» Я говорю: «За что? За что я отсижу три годика?». Объясняю ему: «Я ничего не делал, этих людей не знал. Знал бы – сказал бы…» Невозможно же не сказать, когда с тобой такое делают. Потом зашли еще, начали снимать.

— Чем снимать?

— Телефонами. Когда пытали, тоже снимали. Издеваются, прикалываются. Потом ингуш один говорит: «Мы тебе форму приготовили, раз ты не признаешься. Сейчас в лес привезем, убьем тебя, оружие положим – вот ты у нас боевик. Мы на тебе по-любому деньги сделаем. Лучше ты признай — мы тебя посадим.» Другой говорит: «Зачем в лес? Давай до девятого мая подождем – чуть-чуть у него бородка отрастет. В эту их промжилбазу запустим, оружие дадим, убьем – и вот, убили амира Карабулака. Больше денег дадут…» И начали планировать – как будто у них уже эти деньги есть: «У меня ванну надо сделать», «Мне машину надо купить,» – как будто чай выпить, обычное дело. Почти всю ночь говорили-говорили. Потом уже наутро сказали: все, убивать везут.

Четвертый день. Русские военные

Меня в машину положили – и мы куда-то ехали, на голове пакет был. Куда-то приехали, сняли пакет, завели в какое-то заведение – ну, позже я узнал, что это сауна. Такая комната, стол стоит. Меня на пол посадили, у стены. Они себе официантку позвали и пиво заказали. «Пиво будешь?» — говорят. Я, честно говоря, пить хотел. Но поскольку мне надо умирать, по религии не могу спиртное. Даже если не надо умирать. Я головой мотнул. И начали пиво пить. Как будто меня нету. Они говорят, у них оружие лежит. Разговаривают-разговаривают.

— О чем?

— «В Моздок поедем, к девочкам…» — «А если твоя жена узнает?» — « Да когда мы там были, пиво пили, до потолка бутылки строили!..» — Ну болтают, как дети. Примерно час-полтора мы так сидим и начали обо мне: «Да, здоровый, красивый… Четыре дня у нас никто не выдерживал… Жалко, что он ничего на себя не взял…» И один говорит:

— Не хочу его убивать.

— Да я тоже не хочу – но чё поделаешь?

— Я знаю, что сделать: русским его отдадим – они убьют, как обычно.

— О, я не подумал. Давай русским отдадим.

Опять надели на голову пакет, куда-то мы минут сорок ехали. Вытащили из машины — ветер, ветер со всех сторон, явно открытое место. Меня в какой-то вагончик завели — чувствую, что вагончик, по звуку. И у пакета от влаги чуть-чуть краска отошла — и мутно я видел. На пол посадили — я уже все, плохой. Те, кто меня привез, сразу ушли. И слышу два голоса.

Прихожане мечети, избитые сотрудниками РОВД

— Это уже русские?

— Да, это уже русские. Говорят: «Возмешь пистолет, скажешь, что твой…» На пальцы мне наручники надели, били — но не сильно, просто руками и ногами. Говорят: «Встать!» А я же не могу встать, я лежу. Они бьют, кричат «Встать!» — я лежу. Потом говорят: «Ну ладно, скажи, что нашел пистолет где-нибудь в кустах и пришел, чтобы нам отдать.» Я говорю: «Я этого не делал». Опять бьют-бьют — ну максимум минут пятнадцать. Потом: «Ладно, я тебе сейчас в карман пакетик положу, понятых приведу — скажешь, что твой. Мы тебя за наркоту отправим, тебе ничего не будет.» Я опять начал объяснять — они опять бьют. Потом говорит: «Угон надо взять.» Я говорю: «Я машину водить не умею…» Опять начали бить. «Ладно, скажи, почему украл у соседки две курицы? Ну две курицы!..» Я говорю: «Ладно, хорошо…»

— Куда ты их дел?

— Не знаю. Я же их не воровал…

Он разозлился, начал опять бить. Мне вообще плохо было, я говорю: «Воды можно?» Ну они чуть-чуть издевались: «Ты же кровь пил… Ты же человек-паук…» «Ну ладно, — говорит один русский, — у нас вода стоит пять тысяч долларов. Знаешь сколько в рублях? Сто пятьдесят тысяч должен будешь…» Но все-таки он дал мне воды. Воду дать — он пакет поднял, лицо увидел — грязные слова сказал, удивился: «Ты что, из ада?» Подняли футболку — вообще ужаснулись. Вода почти вся пролилась, я не мог пить, только глоток сделать смог. Потом пакет обратно надели.

Кто-то зашел: «Этого надо убивать?» А другой говорит: «В прошлый раз я после тебя убирал, и перед шефом я отчитывался, мне уже надоело! Сейчас шеф придет, что он скажет — то и сделаешь. Увезешь в лес, там сделаешь. Я не позволю тебе здесь опять гадить!..» Начали они ругаться.

Я там еще где-то час посидел — ну, грязные слова, издеваются. Потом слышу какой-то мужчина снаружи кричит: «Не надо, надоело за ингушами дерьмо убирать! Сами за собой пусть убирают!»

Прихожане мечети, избитые сотрудниками РОВД

Четвертый день. Карабулакское ГОВД

Они укол мне сделали. После этого у меня тело болеть перестало. Ходить не мог, но боли не чувствовал. Меня положили в машину — я думал, что убивать везут. Потом пакет сняли и затащили в здание. Я узнал — это ГОВД Карабулака. У входа стоят Гулиев и Нальгиев и грязные слова говорят. Ремень, шнурки сняли — бросили в камеру. Я уже мог рукой пошевелить, начал себя осматривать — все было очень плохо. Потом пришел милиционер, отвел меня на второй этаж. Я сам ходить не мог, мне милиционер помогал. Завели — какая-то женщина сидит. Сейчас я знаю, что это была дознаватель Марьям Точиева. «О, что с тобой!..» Ну она же женщина — и я, как баран последний, поверил ей! Она узнает правду, родным скажет…

«Ох! Ох! У тебя что-нибудь болит?» Все я ей рассказал, снял обувь, дырки на ногах, где ток выбивало, ногти — все это показываю ей. «Тебе что-нибудь нужно?» Я говорю: » У вас поесть что-нибудь есть?» Она позвонила — мне привезли минералку, колбасу, хлеб, кефир. Я есть-то не могу — но надо, если живой хочу остаться. Я выпил чуть-чуть кефиру.

Она говорит: «Сейчас тебя отведут к ментам. На все, что они скажут, говори «да». Если нет, они тебя убьют. Мне тебя жалко…» Увели меня в другую комнату. Там начальник уголовного розыска, Ведижев Идрис и еще с ним один, в маске. Положили белый листок, ручку:

— Пиши, на имя начальника ГОВД Карабулака, что ты отказываешься от адвоката.

— Ага! — это мне уже замкнуло в голове: если он говорит «адвокат», значит есть вероятность, что меня не убьют. Я говорю: «Не буду писать.» Ведижев начал меня избивать. Об стенку бьет — я падаю, опять поднимает, об стенку голову бьет, по башке этой бутылкой минеральной бьет. Шнуром от компьютера душат, бьют им по лицу. И ту эта женщина заскочила: «Что это такое?!! Что вы с ним делаете!» Посадила меня. Ну это все был спектакль.

Ведижев говорит: «Ты был в карьере, упал о камень, ушибся, испугался, боялся идти домой…» Я сейчас знаю, что они в рапорте написали, что я был в карьере, они проезжали мимо, увидели подозрительного меня, спросили документы и забрали в отдел. Я говорю: «Я не был в карьере…» Дознаватель на меня смотрит и глазами говорит: «скажи «да…»

Она вышла — он опять начал бить: «У тебя дома бомбу нашли. Чья она?» Я вообще удивился: то говорят «кнопку нажимал», то пистолет, машина, наркотики, курицы какие-то, сейчас бомба. Я ему опять объясняю: в жизни не брал в руки оружие. Он опять бьет, злится:

— У тебя бомба. Откуда? Кто принес? Ты готовил? Ладно, скажи, что кто-то принес или где-то нашел! Что-нибудь скажи!

— Я живу в гостях, у меня маленькие дети — зачем я буду дома что-то хранить? Я даже патрон в жизни в руках не держал.

— Ладно, к тебе пришли двое, сказали, что тебя и твою семью убьют. Сказали, оставь этот пакет у себя — мы его заберем. И ты испугался за семью, оставил… Он бумаги мне сует: «подписывай», я не подписываю — бьет. Долго мы там просидели — и под конец ему уже это надоело, он уже в бешенстве. Бросили меня в камеру — я пролежал до утра.

Накануне, 29-го февраля, у матери Зелима был проведен обыск, в ходе которого, якобы, нашли взрывное устройство. Согласно протоколу, оно лежало в пакете среди детских вещей. Самого изъятия понятые не видели. Просто им потом показали черный целлофановый пакет, замотанный скотчем, и сказали, что это — бомба. Никаких следов этой бомбы не осталось — ее, якобы, сразу же уничтожили на полигоне по причине взрывоопасности. Однако в журнале полигона взрыв не зафиксирован. Ни воронки, ни следов взрывчатки на указанном месте экспертиза также не обнаружила.

Пятый день. Суд

Утром завели к дознавателю. Она сидит злая, печатает, говорит: «Сейчас адвокат придет…» Я обрадовался: отец, мать, хозяйка узнают, что я живой!

— Она ихняя. Если ты сделаешь, что она говорит, тебе крышка. Не слушай ее, не говори, что тебя пытали. Если скажешь — тебя убьют.

А я же не знал все эти вещи — адвокат, статья — вообще в жизни не сталкивался. Я в селе живу, одиннадцать классов кончил, женился, работа — дом — семья. И я ей верю — я не знаю же, кому верить. Пришла девушка: «Я — адвокат…» Я лицо опустил на руки, следы от наручников курткой прикрыл. Она начала что-то говорить — я плохо слышу, молчу.

— Все в порядке?

Я головой кивнул. Говорить не могу — промычал. Тут дознавателя кто-то позвал, она вышла на минуту. А я руку отпустил — адвокат увидела мое лицо.

— Что с тобой?! Скажи, что с тобой!

Я говорю: «Мне от тебя ничего не надо, просто скажи родным, что я живой.» Тут пришла дознаватель, села. Адвокат говорит: «Мне нужен номер твоей матери — для справки, что я сообщила родственникам.» Я сказал номер — она вышла и сразу позвонила матери. Все мои родственники у здания ГОВД собрались. Вошла адвокат и говорит дознавателю:

— Пусть хотя бы отец или мать зайдет, с ним поговорит — потом продолжим.

— Бумаги подпишете — проблем нет.

Она дает листок — там ничего нет. Адвокат говорит, что она не распишется. А я думаю: что плохого, что я пустой листок подпишу? Но не знаю, почему — наверно, милость Аллаха, — говорю: «Не буду подписывать…»

И тут дознаватель как вскочит: «Быстро в камеру его!» Адвоката выгнала, грязные слова кричит — вообще как будто другой человек.

Адвокат успела сказать, что в три часа суд будет. Я вообще обрадовался: все узнают, судья скажет, что я невиновен. Я им тысячу свидетелей приведу, что я в день теракта был в общежитии, с соседями. Соседи мне сказали: «Ты взрыв слышал?..»

Азамат Абазов

Меня обратно в камеру — и там стало мне совсем плохо, силы уходили. В три часа милиционеры взяли меня, потащили. Один какой-то усатый мужик кричит: «Наручники!» А эти парни, конвоиры, молодые ребята, они плакали там, стояли и плакали, глядя на меня. Они с ним поругались, отказались надевать наручники. Один говорит мне: «Мы пешки, прости.» В эту машину, где заключенных перевозят, положили. Потом в суд завели, и один говорит: «Извини, брат, здесь по-любому надо надеть…». Завели, посадили в решетку. Мне уже конкретно плохо. Пришли мать с дядькой. А вы знаете, по нашим законам, старший зашел — встать надо. Там такая перегородка деревянная, я на нее опираясь, привстал. Они на меня онемевшим взглядом смотрят — я же себя не видел… И тут я упал — вырубился.

Очнулся — они мне воду начали лить. А в ухе перепонка лопнутая, вода зашла — сразу в мозг попала. Весь левый мозг полностью страшно болеть начал! Я закричал, в этот момент у меня вообще шарики отказали — я думаю, что меня пытают. Я уже своего дядьку, мамашу не узнавал вообще. Кто-то укол хочет сделать, я не даюсь. Кричу, дергаюсь, пытаюсь как-то отбиться. Мне, оказывается, врач давление мерял, а я думал, что она провода подсоединяет. Короче, у меня мутняк, я паникую.

«Скорую» мне не давали вызвать. По словам матери, я знаю — судья и прокурор сказали: никакой «скорой». Но дядька подошел к ним: «Если парень умрет, вам двоим не жить — вы наши понятия знаете». И они чуть-чуть задний дали, разрешили.

Больница

Укол сделали, отвезли в больницу, в Назрани — там специальная палата есть для заключенных, на пятом этаже. Вначале я почти ничего не помню. Я был в тяжелом состоянии — трубочки, не пошевелиться. Уже конкретно зажигания не было, я не разговаривал. Наркотическими уколами они кололи. Почти месяц я никакой был. Потом уже чуть-чуть начал шевелиться. Но тело дрожало почти два месяца. Милиционера увижу, какой-то шум в голове — все, я уже с ума схожу! Тело само реагирует. Даже сейчас я спать толком не могу: чуть какой-то шорох — уже мандраж.

Судья на тридцать дней арест мне продлил. Адвокат требовала судмедэкспертизу — суд отказал. А начальник ГОВД сказал ей: «Я пожалел, что этого — грязные слова — не убил. Если не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, бросай это дело. Сама понимаешь, мало ли что — дорогу переходишь, машина собьет…» Отцу угрожали, на работу приходили: «Если заявление не заберешь, убьем всю семью…» — открыто, не скрывая. Родители же подали заявление, когда я пропал.

Что там только не делали! Мою медицинскую карту украли, когда мать что-то купить выходила. К ней тоже подходили, говорили: «Убьем тебя!» Врачам угрожали: «Он не больной, выпишите его, а то вас убьем…» Врачи же тоже люди, они уже начали говорить родителям: «Уводите его куда-нибудь, в Россию. В Нальчик, в Москву, куда угодно везите его, где ему сделают нужное лечение. А то поздно будет.» Конкретно они не знали, что со мной — томограмму делать надо было. А суд не давал подписку о невыезде.

А матери, когда я в больнице был, пришло письмо: «Против вашего сына возбуждено уголовное дело по статье 222» (хранение оружия). От 26-го февраля — это тот день, когда я сам ходил в ГОВД. Они меня еще не забрали и обыск не делали. Как прокуратура возбуждает уголовное дело? Вы можете это понять?

На второй месяц меня повезли в инвалидной коляске на суд. Это было смешно. Как тряпку, меня собрали, в инвалидной коляске повезли на суд. Я сидеть не могу — лежал в клетке. Почти ничего не слышу — судья чего-то говорит, прокурор чего-то говорит — не понимаю. Адвокат сказала, что я плохо слышу. Прокурор говорит: «Да все с ним в порядке.» И эта дознаватель: «Когда я его видела, он был абсолютно здоров и прекрасно говорил…». Я вообще не знаю, что это за люди, даже животные такие не бывают.

Зубайр Зубайраев

В суде они сказали, что у меня бомбу нашли. Адвокат сказала: «Вы нашли? Хорошо, покажите что-нибудь: отпечатки, экспертизу химическую. Вы говорите, что ее отнесли на полигон и взорвали. Ну покажите видео, фотографии воронки, частицы элемента. Хоть одно доказательство покажите…». У них ничего нету. Это она мне потом пересказала, я тогда не слышал. Говорили-говорили — в итоге не дали мне подписку о невыезде. Сослались на то, что я — житель Чечни, в Ингушетии у меня временная прописка, могу уйти в Чечню к боевикам. Я не знаю, как таких людей на суд берут! Я на инвалидной коляске. На ней к боевикам поеду?

Пока я лежал в больнице в Назрани, ночью привели парня одного, Евлоев Руслан (имя изменено — РР), из Экажево. Он еле ходил, и все тело его было обожжено. Кожа полностью содрана на кистях, на пояснице — утюгом его пытали. Он был студент, мать — русская, учительница, отца нету. Он учился в Ростове на медицинском. Приехал к матери на каникулы. Утром ворвались к нему в дом, ничего не сказали — забрали, как и меня. То же самое: пакет одели, начали током бить. Сутки он у них провел — но страшно изуродован был. Они у него, якобы, оружие нашли, все из дома вынесли, телевизор, все-все — и дом подорвали. В больнице он дней десять пробыл — чуть-чуть замазали и в тюрьму отправили. Никакой судмедэкспертизы, ничего не сделали. Вот бы вам с ним поговорить — он такой умный, не как я! И очень мужественный парень. Я хоть здоровый был, спортом занимался — а он худой совсем. Но ничего на себя не взял. Подойдет ко мне, погладит: «Не переживай, Зелим, все будет на мази…» Он на меня глядит — ему меня жалко, а я на него гляжу — мне его жалко…

А еще там были люди, я их не буду называть, которых за наркотики, за оружие взяли. Чуть-чуть в больнице посидят — и все, условный срок, они на свободе. Потом я случайно одного встретил, говорит: так и так, 350 тысяч у меня ушло, тому дал, этому — все, вышел.

На третий месяц они дали мне подписку о невыезеде — мы поехали сразу в Чечню, в Ингушетии было небезопасно. Там меня положили в больницу: без уколов даже час прожить не мог — боль невыносимая. В Чечне сделали томографию, стали лечить — я начал восстанавливаться.. Уже чуть-чуть сидеть мог, недолго, руки заработали. Говорить не мог, но сам начал есть — не очень твердые вещи.

— В Ингушетии не лечили?

— Лечили, но они не знали, почему у меня ноги не работают, разговаривать не могу. То, что в мозгу, они не видели. Они лечили то, что снаружи: раны от наручников, дырки от тока, челюсть, губа — вот это они лечили. У меня же все ноги, все мясо было черное. А то, что внутри они не знали. А в Чечне у них была томограмма, они увидели, что в мозгу киста, в позвоночнике грыжа, в грудной области гематома, почки отбиты, печень, селезенка — все внутри больное. Они сказали: это от того, что в рот провод сували и током били изнутри.

Следствие

Месяц провел в больнице, потом в реабилитационном центре. Чуть-чуть получше стало — но я ходить не мог, и разговаривать нормально не мог, заикался. Постоянно голова болела, спина болела, сидеть не мог. Пять минут посижу — уже все, боль нетерпимая. Целый день лежал.

В реабилитационный центр ко мне пришла дознаватель, другая, русская женщина, Касенко. Начинает свою роль играть: «Эти твари это дерьмо на меня бросили. Я же знаю, что ты невиновен…» А я уже никому не верю — но рассказал ей все, как было. Она, типа, сочувствует мне и говорит: «Прокурор Ингушетии обещал, что если ты любую фамилию назовешь — это дело закроют. Любую фамилию, без разницы, больше ничего. Без этого нельзя: у Гулиева крыша президента, он его родственник. Ты что-нибудь признай — мы тебе условный дадим…» Тут мать начала паниковать. Я говорю: «Мать, выйди.» Эта дознаватель вообще довольна! Она уже уверена, что я назову ей кого-то.

— Прокурор республики, если обещал, значит так и будет. Ты скажи: был там какой-то парень, я его пожалел, пустил на ночь, он пакет оставил…

— Послушайте меня хорошенько, — говорю, — Меня четыре дня пытали, насиловали, убивать хотели — я не лгал. Вы что думаете, я здесь сижу, я буду вам неправду говорить? Где был прокурор Ингушетии, когда меня пытали ни за что ни, про что? Когда мне что-то подбросили? Вы знаете, что я невиновен, — вот напишите: невиновен Зелимхан, не было этого…

Она в бешенстве!

— В таком случае в комнату имели доступ твоя жена и мать — мы их задержим.

— Ради Бога, всю семью задерживайте. Три года я отсижу, мне это не проблема…

— Это не три, это шесть…

Короче, она разозлилась, ушла.

— Гулиев — родственник Евкурова?

— Говорят, брат Евкурова Увайс и этот Гулиев на сестрах женаты. Они все на это ссылаются — судья, прокурор говорили моему отцу: «Что мы сделаем? Мы знаем, что он невиновен. Но крыша президента… Из-за Зелимхана никто работы не хочет лишиться, тем более своей жизни или жизни своих семей…»

Между тем, у Назира Гулиева неожиданно начались проблемы: беспредел достиг такого градуса, что в ГОВД начался бунт. 10 августа 2010 тридцать офицеров устроили митинг под окнами главы МВД Ингушетии. Они потребовали отстранить Гулиева, который заставляет их пытать и убивать молодежь. Митингующих принял замминистра — и Гулиев был временно отстранен от должности — до конца проверки. Через месяц его назначили обратно — но тут привычка к безнаказанности спасла ситуацию. Накануне возвращения в должность Гулиев с друзьями ворвался в свой бывший кабинет и избил сотрудника, который его заменял. Тот вызывал ОМОН — Гулиева задержали, завели дело о нападении на ГОВД — и тут уже сняли совсем. Тем временем ФСБ задержала машину с оружием, владельцы которой показали, что купили его у Гулиева. Паралельно СК завел на бывшего начальника дело о вымогательстве денег у бизнесменов.

После этого в прокуратуру стали поступать заявления от людей, которых пытали в Карабулакском ГОВД. По ним (в том числе заявлению родителей Зелимхана) было начато дело о пытках.

— Потом следователь который мое дело ведет — о том, как меня пытали, — стал меня возить. Приехали к ЦПЭ, в Назрани, возле круга. Я был в машине, со мной родственник. Отец мой со следователем подошли к этому зданию, хотели зайти. А начальник ЦПЭ вышел, сказал следователю: «Дуй отсюда быстро или я тебя завалю.» Следователь начал говорить, мол, дело на контроле у президента… «Президент?!… Да хоть отец президента!» — ну и грязными словами. Тут еще люди выбежали, пятнадцать-двадцать человек, с оружием — бросились машины смотреть — мы сразу развернулись и убежали на машине. Потом ездили в Ачалуки, нашли ту сауну.

Только через шесть месяцев, по ходатайству следователя, который ведет дело о пытках, сделали судмедэкспертизу. А за шесть месяцев даже труп сгниет! Но врачи снимки посмотрели, мозг, позвоночник — сразу поставили диагноз «электротравма» — пытки, короче, подтвердили.

— И чем дело кончилось?

— Пока ничем. Говорят, у Нальгиева есть подписка о невыезде — его они сделали козлом отпущения. Гулиев, говорят, охранник президента. А Ведижев — вообще святой, меня пальцем не тронул. Мое дело не закрыто. Уже год, а меня не посадили и не отпустили. Мне уже надоело: постоянно эти черные машины без номеров, тонированные у нас на улице, на углу. Я тут, а они-то там — дети, хозяйка — как они намучились…

— Как ты думаешь, почему это случилось именно с тобой?

— Не знаю, но думаю: я же чеченец, живу в беженском лагере. Когда они начали родственников записывать, у меня особо таких родственников нету, которые заступятся. Все эти парни, которых ко мне приводили, я сейчас знаю — они бедные люди, у них денег нет, они ничего не могут.

— Ты знаешь, что с ними стало?

— Их посадили, только чеченца сразу отпустили. Они потом полностью отказывались от этих показаний, говорили, что их пытали, правду рассказали. Я сейчас начал понимать это дело, вижу, как в Ингушетии, в Чечне, похищают, убивают, насилуют невинных молодых парней. У нас в селе, в Чечне, ребята боятся в мечеть ходить. Кто не курит, не пьет, грязные слова не говорит, молится — все, пропал. Что, Евкуров не знает, что у него людей пытают? Справиться не может? Я никому из них не верю.

Аслан Плиев, сосед Читиговых по Промжилбазе, был оправдан по делу о теракте у ГОВД, но был посажен за хранение оружия. Выйдя на свободу, он дал показания, что оговорил Зелима под пытками. После заявления Юнус-бека Евкурова дело против Нальгиева и Гулиева наконец сдвинулось с мертвой точки и было передано в суд.