Разрешите, пожалуйста, жить!

Эту точку зрения известного публициста Сергея Яковлева опубликовал журнал «Родина» в 1989 году. Прошло 22 года. Попробуйте найти пять отличий

Квалифицированный инже­нер работала несколько лет в НИИ под Москвой, имея прописку во Владимирской области. Администрация и профсо­юз всё обещали помочь с жильем. А тут нагрянула паспортная провер­ка. И те же самые начальники, что сулили квартиру, требуют уволиться в один день «по собственному», гро­зят вписать в трудовую книжку ста­тью (какую — неведомо, но вро­жденный страх действует: подала заявление).

Теперь вот ни работы, ни просвета впереди. Уехать? Но в Москве муж, у него комната (напо­полам с бывшей женой). Да и куда ехать человеку, промаявшемуся до сорока лет в общежитиях: родитель­ского дома давно нет, а на новом месте не только жилья, но и пропи­ски не получишь.

Так вот и бегают вдвоем с одной квартиры на другую, вздрагивая при каждом звонке в дверь. И не без оснований.

В молодости сгоряча ищешь кон­кретных виновников. Помню, лет де­сять назад приехал я с женой и ребен­ком в Новороссийск по распределе­нию после аспирантуры. Был вроде бы со всех сторон защищен правами и не сомневался в своем завтрашнем дне. Это у них там, в «обществе без будущего», как сообщали наши газе­ты, молодежь не имеет ни работы, ни крыши над головой, а у нас… «У нас» крыши тоже не оказалось. И знаете, что больше всего меня тогда порази­ло? Что начальник, который должен был, по моим представлениям, не есть и не спать, пока не пристроит семью молодого специалиста, от­правился вечером на концерт каких-то заезжих комиков. Мы тут под дождем на чемоданах, у него там улыбка до ушей…

С тех пор я, как любой гражданин, повседневно бываю в роли про­сителя, но такой отчетливой ярости, такого зримого образа врага уже не припоминаю. Со временем в душе укреплялся другой образ — бездуш­ной машины, перемалывающей всех помимо чьей-то лично воли, без уча­стия чьего-то злого умысла. Тут го­дятся разве что сравнения с фанта­зиями философа Франца Кафки: есть в одном из его романов Канцелярия, от которой люди до самой смерти ждут ответов на свои прошения, и чудовищный Те­лефон, имитирующий доступность этой самой канцелярии и ее заботу о людях.

Считается, что такая забота нужна, полезна, что она, может быть, главное наше достижение. С последним спорить не буду. Но за­бота заведомо предполагает бес­правную неимущую массу и немного­численный клан избранных, владею­щих всем общественным богатством и раздающих его по своему усмотре­нию. Чем глубже пропасть между властью и народом, тем, значит, крепче забота. Ее мера прямо про­порциональна мере произвола — вернее, она сама суть произвол.

Ни в одной цивилизованной стра­не люди не связывают с первым лицом в государстве («добрым ца­рем») столько надежд, как у нас. В Западной Европе бесчисленные письменные прошения, жалобы, кляузы имели место разве что при абсолютизме. У нас их количество неизменно росло и теперь, видимо, достигло предела насыщения, но тем ужаснее призрак кафкинской Канцелярии, в которой все они исче­зают без следа. Чувству правовой защищенности взяться пока неотку­да, а ощущение пресловутой заботы стремительно испаряется.

Мы все не можем выбрать, с чего начать: с исправления нравов на­сильственными средствами или со смягчения режима? Такая вот зада­ча, по своей принципиальной нераз­решимости (в рамках сложившейся системы) сравнимая разве что с на­шими делами в экономике. Народ, видите ли, настолько неблагодарен и груб, что чуть дашь ему послабле­ние — тут же надо вводить новые драконовские указы.

На самом деле решение, конеч­но, есть. Писатель Б. Травен в своем романе «Корабль мертвых» (напи­санном в 20-е годы) сопоставлял различные, как теперь говорят, мо­дели управления и совсем не в шут­ку утверждал, что на пароходе, где капитан всего лишь по-человечески обходился с подчиненными, послед­ние угольщики вели себя так, что их можно было пригласить на бал в лю­бое посольство. А у меня в памяти совсем свежий пример из нашей действительности: многотысячный митинг в Таллине весной этого года, праздничная манифестация прибалтийских народных фрон­тов — с флагами, факелами, песня­ми — и кого только там не было! Школьники и старики, мужчины и девушки, спокойные и тревожные, решительные и восторженные, но обязательно полные достоинства. И, представьте себе, ни одного мили­ционера на площади и прилегающих к ней улицах. Думаю, с достоин­ством это связано напрямую.

Пожалуй, от начала века, если не раньше, все революционное в России объединялось в ненависти к «обывателю». А ведь у «обывате­ля» в любые времена было одно бесценное свойство: он вопреки всем невозможностям изыскивал себе «экологические ниши», самим фактом своего существования утверждая приоритет личной жизни над бюрократической мечтой. Пото­му-то он был и остается главным врагом всех кузнецов организован­ного счастья. Стараясь закрепить личность в паспорте, родину — в прописке, они на деле лишают людей и того, и другого.

Можно ли хранить верность очагу, которого нет, стране, которая от тебя отрека­ется? Ведь именно нищета, беспри­ютность, отсутствие быта выработа­ли у нас ужасный тип не то дикого кочевника, не то наемника: человек не привязан душой ни к какому горо­ду или клочку земли, ни к одному пейзажу, ему абсолютно безразлич­но, какую память о себе оставит он в том или ином равно чуждом ему месте. Последствия этого принуди­тельного странничества — запущен­ные, обезображенные города, поки­нутые деревни, гибнущая природа и самое, конечно, страшное — обни­щавшие материально и духовно, практически на все готовые люди.

Я почти готов согласиться с оратором, заявившим на одном специально кое-кем организо­ванном митинге примерно следую­щее: «Не нужно нам никаких прав, кроме права любить и защищать свою Родину!». В самом деле, мно­гим уже и любить-то нечего. Прежде всего каждому из нас нужно обрести родину, но не ту парадную, что пишется непременно с прописной бук­вы, а будничную — просто место, где можно начать хоть как-то жить.

Сергей Яковлев,
журнал «Родина», 1989 год