Случай накануне Первомая 1966 года

Фотография с острова. Первомай. Примерно год 1976 или 1977 /фото предоставлено автором

Мое детство было разделено на две части. До смерти отца я хоть и не был паинькой, но относился, скорее, к числу учеников середнячков. После того, как в 1965 году папа умер, я резко пошел по наклонной, как говаривали в то время учителя

Мама со мной не могла справиться в силу своего мягкого характера. Я вообще не помню даже одного случая, когда бы мамочка с кем-то конфликтовала. Ее все окружающие люди любили и уважали. И она сама к людям относилась с уважением и пониманием. Я, засранец, пользовался этим по полной программе.

В итоге, лишившись отцовского глаза, я стал испытывать все, что считалось не совсем правильным для октябренка, пионера и… хотел написать комсомольца, но вспомнил, что в комсомол я вступил только под конец службы в армии. Хотя, после оказался и в рядах членов КПСС. Причем вполне осознанно и до сих пор об этом не жалею.

Ходили зимой купаться в теплый технологический водоем, где утонули десятки людей. Убегали из дома, прочитав книгу «Ташкент город хлебный». Кстати, читали почти все из нашей команды очень много.

Так вот, под воздействием этих книг, мы делали самопалы и устраивали в лесу настоящие соревнования по стрельбе из них. Часто ранились от разрыва стволов из тонких медных трубок. Они легко гнулись и сплющивались на обратной стороне.

В лесу мы построили настоящий партизанский стан. Сделали его там, куда мало кто знал проход. На деревьях у каждого была оборудована своя комната. Между комнатами проложили от дерева к дереву переходы из жердей. Потратили на это несколько ящиков гвоздей и перетаскали много инструментов из дома.

На учебу в таких условиях времени не оставалось. Примерно, с апреля мы прогуливали уроки по несколько дней. Не до того нам было. Нас ждал свой стан, где мы жили своей жизнью.

То, как пираты из книги «Наследник из Калькутты», то превращались в индейцев, а то в партизан времен Великой Отечественной войны… Почти каждый день мы находили новый сценарий.

И вот приблизился праздник 1 мая. Мы провели свою партизанскую сходку и решили как-то реабилитироваться в глазах учителей. Решение пришло само собой. Раз 1 мая это «Мир! Труд! Май!», а его символ белый голубь, то мы наловим голубей, и каждый перед трибуной во время демонстрации выпустит их по парочке.

Ближе к ночи, когда уже прилично стемнело, мы втроем (всем коллективом решили не ходить, чтобы не привлекать лишнего внимания) по пожарной лестнице забрались на чердак детского сада. Здесь ночевали сотни голубей, и наловить их не составило особого труда.

Когда мы уже наловили полный мешок птиц, вдруг у окна раздался какой-то шум. На чердаке нарисовались три крупных фигуры, которые грозно потребовали нас отозваться и подойти к ним. Ими оказались три милиционера.

Мы вышли и рассказали о цели нашего набега на детский сад. Предъявили мешок и сообщили, что никаких преступных намерений не имеем.

Голубей из мешка нас заставили выпустить. Но я и здесь своевольничал. У меня за пазухой был спрятан один чисто белый голубь. Я решил его оставить у себя, во что бы мне этого ни вылилось в итоге.

Когда мы спустились, нас сначала заставили извиниться перед пожилой женщиной, которая сторожила садик и которую мы ужасно напугали.

Потом нас определили в воронок и отвезли в отделение милиции.

Здесь с нами поработал следователь и, уже было, собрался отпустить с добром домой, но на нашу беду в комнату вошел какой-то важный чин. Он грозно посмотрел на нас, осведомился, за что нас задержали. Прочитал длинную нотацию и потребовал от следователя, чтобы тот обязательно сообщил в школу о «преступлении», которое мы совершили.

Я выполнил его требование. Начальник взял у меня голубя, подошел к форточке и попытался отпустить. Но голубь не хотел улетать. Он птица дневная и не летает по ночам.

Офицер несколько раз попытался все же заставить беляка улететь, но тот в знак своего возмущения взял и нагадил ему на прекрасные кожаные перчатки.

Это стало поводом для продолжения с нами воспитательной беседы. Мы просидели еще парочку часов, в течение которых выслушивали нравоучения этого солидного дяди. Он обрисовал наше будущее сквозь тюремную решетку. Сказал, что нам одна дорога — в тюрьму. Что с таких мелких преступлений и начинают все закоренелые в будущем преступники…

А еще потребовал, чтобы наше «дело» было передано в детскую комнату милиции, где нас обязательно должны поставить на учет, как потенциальных бандитов.

В итоге, нас вновь посадили в воронок и развезли по домам под расписку родителей.

Позже всех родителей повесткой пригласили вместе с нами в детскую комнату милиции на разговор.

Так, вместо доброго дела, которое мы намеревались сделать, мы вновь оказались в черных списках школьного руководства.

А на демонстрацию мы все же сходили. Как же иначе? Это же в любом случае был праздник. Все кругом радовались, пели песни, звучали бравые марши и лирические мелодии. После демонстрации все люди в приподнятом настроении целыми компаниями отправлялись в парк или приводили гостей к себе в дом.

Нынешним поколениям этого не дано прочувствовать. И это их большая беда. Они никогда не поймут, что такое истинное единение людей. Не эти шабаши, которые частенько организуются сегодня, а те искренние и добрые праздники, когда каждый человек был друг другу брат.

А наш лесной городок просуществовал еще несколько лет. Мы туда ходили даже через 5-6 лет. Все наши строения были в добротном состоянии.

Правда, когда после армии с друзьями мы отправились на остров, то увидели, что кто-то все разобрал. Для чего это было сделано, до сих пор не пойму.

Алексей Герасимов