Ветераны вспоминают самые страшные и самые радостные события войны

Участники войны, которым сегодня 85-88 лет, делятся с жителями Качканара и читателями газеты «Качканарский Четверг» своими самыми страшными и радостными воспоминаниями. Они помнят об умирающих голодных детях, приближающейся смерти, письма из дома и даже найденного на дереве немца

Александр Расковалов, 88 лет
Служил в пехоте

«Ежедневное ожидание смерти отступило»

— Самое радостное воспоминание? Я прошагал всю Россию вдоль и поперек, добрался пешком до Праги. Все время был на передовой и каждый день гадал, когда же подойдет моя очередь отправиться на тот свет. Смерть постоянно вытягивала страшный жребий: сегодня один, завтра другой, а послезавтра, возможно, я.

У пехотинцев, в основном, была только одна дорога — либо умрешь и тебя похоронят, либо будешь покалечен, тебя оставят и уйдут. Все годы войны у меня была непроглядная темень в душе, только однажды проглянул лучик радости, когда мы шли фронтовой колонной через Чехословакию. Почти все местное население вышло на улицы, приветствуя нас с изображениями Сталина и Ленина в руках. Чествовали, как героев.

И моя самая большая радость, не в том, что наступила победа и наши победили, а в том, что мне, рисковавшему жизнью на передовице, удалось выжить. И ужас смерти, наконец-то, отступил.

«Мозги под ногами шевелились, как живые»

— Самое страшное воспоминание? Неприятное чувство опасности постоянно нависало над нами. Особенно этот момент удалось прочувствовать в 1943 году, когда немцы начали бомбить деревню Прохоровка (Белгородская область). Над нами «висело» около 150 вражеских боевых самолетов.

Помню, что лежу, а на меня сверху сыпятся комья земли, но встать нельзя. Тогда казалось, что снаряд, который летит в небе, обязательно должен упасть на тебя. Хотя, по логике вещей, понимал, что он должен уйти в сторону.

Как-то раз, во время кратковременного затишья, мы небольшой группой сидели в овраге и шальной снаряд угодил в середину. Почти все были убиты. Это было страшно — солдат, сидящий в стороне от меня, что-то говорил, а через секунду ему отрезало часть черепа. Мозги вылились на траву. Было ощущение, что они шевелятся. Не дай бог, увидеть кому-то такое зрелище.

Василий Попов, 88 лет
Моряк, радист. Служил на Дальнем востоке, воевал с Японией, отвоевывал Порт Артур в Китае

«Нас спасли, хотя могли оставить на линии огня»

— Счастья в военные годы было мало. Только небольшие проблески, омраченные чьей-то гибелью. Например, один раз, как только мы высадили десант, нас обнаружили и подбили. Своим ходом мы идти уже не могли. Снаряд ударил в ходовую часть «Морского охотника», повредил винты, но мы были на плаву, двигатель еще работал.

В этот момент я был на своем посту, меня сильно контузило, а командира убило осколком снаряда на месте. Получилось так, что нас спас другой корабль: взял на буксир, утащил с поля огня и спрятал под охрану.

Когда я немного пришел в себя, то понял, что если бы не помощь, то нас бы просто добили и корабль лежал бы сейчас на дне, а меня бы не было. Счастье, что нас спасли, а не бросили умирать под градом пуль.

«Общая паника — самое страшное воспоминание»

— Моя война шла ровно 21 день, потому что мы быстро разделались с японцами. Я служил на корабле «Морской охотник», моя обязанность заключалась в том, чтобы передавать какую-либо информацию на другие корабли. Не даром в кино показывают, как моряки в бескозырках и тельняшках кидались в бой с криком «ура» — так и было на самом деле.

Страшно было высаживать морской десант в количестве 250 человек на берег, когда нас уже засекли. Нашей главной целью было сделать это обязательно ночью. Но враг ведь тоже не спал. Он разоблачал и открывал по нам прямой огонь, чтобы не дать солдатам спуститься на сушу.

До сих пор помню, как на нас направлялись вражеские яркие лучи фонарей и становилось светло, как днем, а потом слышались автоматные очереди и грохот пушек, снаряды которых попадают в корабль.

Тут же слышна команда прыгать в воду и добираться до берега вплавь. Но плавать умели не все и поэтому не прыгали. Тогда капитан хватал их за шкварник и бросал за борт, а там можно было спастись только в одном случае — если товарищ подберет и дотянет до берега. Снаряды взрывались совсем рядом, многих убивало прямо на месте.

Мне было легче — я не знал десантников, потому что почти всегда находился в рубке и выполнял команды командира: куда направить корабль и какие именно действия предпринимать, чтоб его спасти и увести в укрытие. Никто не хотел умирать. Общая паника. Все кричат. Всем страшно.

Александр Шурпатов, 86 лет
Старший сержант в разведке. Участвовал в первом и втором Прибалтийском, втором Белорусском фронтах, освобождал Кёнигсберг (Калининград)

«Тела друзей складывали в могилы иногда по частям»

— То время само по себе было страшным и очень тяжелым. Стоит только вспомнить слякоть и сырость, как мы ходили по нескольку недель в непросыхающей мокрой одежде. Было нечего есть, никогда не знали, проживем ли следующий день или нет. Сухие вещи взять было негде, потому что костер разжигать нельзя — дым могли увидеть издалека.

Обгоревшие трубы домов и пустошь, которые оставались после немцев, также запомнились навсегда. В памяти остались имена и лица ребят, с которыми ели из одного котелка, сражались бок о бок. Потом их тела, иногда по частям, складывали в вырытые братские могилы, закрывали брезентом, отмечали каким-то номером.

Страшно было, когда на нас налетела немецкая авиация в Подмосковье. Тогда мы ехали в поезде. Из вагонов начали выскакивать солдаты и прятаться под укрытием щитов, которые стояли вдоль железной дороги. Но тонкие деревянные листы защитить не могли. От взрывов человеческие тела перемешивались с землей, было непонятно, где и что происходит.

Признаюсь честно, геройских поступков не совершал, но и трусом не был. До сих пор не верю, когда кто-то говорит, что был готов идти на смерть. Ну не верю и все, что люди могли так легко отказаться от жизни — уверен, каждый хотел, чтобы для него наступило завтра.

«Сняли с дерева немецкого офицера»

— Особенных радостных эпизодов не было, но запомнился один случай. Мы возвращались втроем с задания, а наши зенитчики как раз подбили немецкий самолет-разведчик, который облетал территории — с него фотографировали и собирали информацию о местности.

Самолет загорелся, начал падать, немцы стали выпрыгивать в панике. Нам удалось поймать только одного. Его мы снимали уже с дерева, за которое он зацепился стропами парашюта. Мы доставили его в штаб. Оказалось, он был офицером и, видимо, хорошим информатором, потому что позже нас представили к награде, дали медали за отвагу и за боевые заслуги. В то время это было очень почетно.

Михаил Овчинников, 85 лет
Ефрейтор-связист, на фронт попал в 17 лет. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда

«Умершие от голода дети»

— Самое страшное настигло меня под Псковом в 1944 году. Я был связистом, наш батальон обеспечивал связь командиров подразделений. Во время воздушного боя я протягивал линию и от близкого взрыва меня перевернуло и с головой засыпало землей. До смерти мне оставалось несколько секунд, когда старшина вытянул меня из под земли, увидев торчащий сапог.

Когда говорят, что перед смертью человек видит что-то особое — это неправда. Тогда я думал только о том, что сейчас умру.

Еще одно неприятное воспоминание касается выхода из блокадного Ленинграда. Сотни детишек сидели вдоль дороги, укутанные в шали и палатки… Некоторые мертвыми лежали рядом. Живые детки протягивали руки, спрашивая у нашей колонны пищи. Командир запрещал нам отдавать свой паек, хотя у него самого от этого выступали слезы на глазах. Когда он отворачивался, мы все равно давали детям сухарик или галету.

«За еду спасибо Америке»

— Из счастливых воспоминаний выделяю те моменты, когда удавалось выжить в бою, немного отдохнуть от постоянных выстрелов и взрывов или хорошо поесть (хотя все равно голодали постоянно). За еду спасибо Америке, оттуда присылали сухие пайки.

Самым радостным днем все равно остается победа, которая застала меня внезапно, когда я наполнял ведра водой по приказу командира.

Павел Головунин, 88 лет
Сержант-артиллерист

«Видел смерть товарищей»

— Когда я попал в артиллерию, меня определили в батальон связи. Бои шли повсюду. Зачастую было непонятно, кто и куда стреляет.

В памяти навсегда отпечатался момент, когда после боя под Пушкинскими горами мы не смогли найти голову погибшего солдата — её оторвало осколком во время боя.

На войне многих нельзя было даже по-человечески похоронить… Мы видели смерти однополчан много раз.

«Радовались мелочам — грушам и письмам»

— Помню, как ночью по лесу возвращался с задания к своему батальону. Вдруг услышал неподалеку стоны. Приготовил автомат, придавил ногой телефонный шнур, чтобы не заблудиться потом. Еще подумал — спросить, кто идет, или сразу дать очередь? Все-таки спросил и узнал, что это двое русских солдат несли раненого узбека, который громко стонал.

Не знаю, выжил ли он. Но этот случай запомнился мне тем, что своих на войне не бросали.

На фронте мы радовались мелочам. Был голод, а недалеко от батальона был сад — несколько дней питались грушами. Получали письма от родных, узнавали, что они живы.

Долгожданным и счастливым днем была демобилизация — после Победы я прослужил еще четыре года, до сих пор помню по именам каждого бойца из моего расчета.

Надежда Лесникова, Константин Глебов